Чужие и свои. Русская власть от Екатерины II до Ст - Страница 29

Для информации, в России в это время официально существовал максимум кредитного процента — 6 % годовых, к концу века он был поднят до 12 % годовых. Все более высокие проценты считались ростовщичеством и карались тюрьмой. Теоретически. Поскольку сельские ростовщики брали и 60 %, да только этих ростовщиков было мало и они не могли составить конкуренцию помещикам, арендаторам и кулакам, которые за заем хлебом брали более 300 % годовых, и это не считалось ростовщичеством!

При этом весь помещичий класс и нарождающиеся кулаки были кровно заинтересованы, чтобы крестьяне были как можно беднее и как можно более голодными. Если крестьянин на своем хлебе мог бы дотягивать до нови — до нового урожая, помещичьи и кулацкие земли некому было бы обрабатывать.

Но вот эта отработка «кругов» помещику и кулаку за долги имела еще крайне пакостное свойство. Ведь самым тяжелым периодом крестьянских работ была жатва — страда. (Не даром это слово одного корня со «страдать».) Вот такой пример. Энгельгардт подробно описывает работу грабарей — крестьян одной из соседних деревень, специализировавшихся на земляных работах в свободное от сельхозработ время. У этих землекопов было два периода работы в сезон — от сева до косьбы сена и начала жатвы и после жатвы. Так вот, до жатвы они работали вполсилы — берегли силы для жатвы. Могли вырабатывать по рублю в день, а работали на 75 копеек, и никакие посулы не могли заставить их работать больше. Зато после жатвы, когда впереди был относительно свободный зимний период, они без всяких понуканий упирались и вырабатывали на рубль двадцать в день. Это пример того, что даже такая тонкость, насколько ты устаешь от работы, имела значение для такого важного периода, как страда.

И именно в эту страду крестьяне обязаны были отрабатывать чужие поля за долги, а хлеб на своей ниве осыпался.

У Энгельгардта в книге приведен такой разговор, поясняющий специфику долгов крестьян помещику.

«Повторяю, положение было ужасное. Крестьяне, кто победнее, продали и заложили все, что можно, — и будущий хлеб, и будущий труд. Процент за взятые взаймы деньги платили громадный, по 30 копеек с рубля и более за 6 месяцев. Мужик прежде всего старается занять, хотя бы за большой процент, лишь бы перевернуться, и уже тогда только, когда негде занять, набирает работы. В апреле ко мне пришел раз довольно зажиточный мужик, у которого не хватило хлеба, с просьбой дать ему взаймы денег на два куля ржи.

— Дай ты мне, А.Н., пятнадцать рублей денег взаймы до Покрова; я тебе деньги в срок представлю, как семя продам, а за процент десятину лугу уберу.

— Не могу. А если хочешь, возьмись убрать три десятины лугу: по 5 рублей за десятину дам. Деньги все вперед.

— Нельзя, А.Н.

— Да ведь хорошую цену даю, по 5 рублей за десятину; сам знаешь, какой луг: если 100 пудов накосишь, так и слава Богу.

— Цена хороша, да мне-то невыгодно. Возьму я три десятины лугу убирать, значит, свой покос упустить должен, — хозяйству расстройство. Мне бы теперь только на переворотку денег, потом, Бог даст, конопельку к Покрову продам, тогда вот я тебе десятину уберу с удовольствием.

Действительно, крестьянину очень часто гораздо выгоднее занять денег и дать большой процент, в особенности работою, чем обязаться отрабатывать взятые деньги, хотя бы даже по высокой цене за работу. При известных условиях мужик не может взять у вас работу, хотя бы вы ему давали непомерно высокую цену, положим два рубля в день, потому что, взяв вашу работу, он должен упустить свое хозяйство, расстроить свой двор, каков бы он ни был; понятно, мужик держится и руками, и зубами. Когда мужику нужны деньги, он дает громадный процент, лишь бы только переворотиться, а там — Бог хлебушки народит: пенечка будет. Если мужик вынужден брать деньги под большие проценты, это еще не вовсе худо; а вот когда плохо, — если мужик наберет работ не под силу. В нынешнем году было множество и таких, которые готовы были взять какую угодно работу, только бы деньги вперед. Хлеба нет, корму нет, самому есть нечего, скот кормить нечем, в долг никто не дает — вот мужик и мечется из стороны в сторону: у одного берется обработать круг, у другого десятину льна, у третьего убрать луг, лишь бы денег вперед получить, хлебушки купить, “душу спасти”. Положение мужика, который зимой, “спасая душу”, набрал множество работы, летом самое тяжелое: его рвут во все стороны — туда ступай сеять, туда косить, — конца работы нет, а своя нива стоит неубранная».

Выдающийся экономист

Итак, приехав в ссылку в свое имение размером более 4 сотен десятин, с большинством полей, заросших березняком, Энгельгардт получил в наследство именно этот способ хозяйствования — мало дающий ему, разоряющий крестьян, но принятый всеми помещиками округи. Разумеется, Энгельгардт начал читать статьи и книги ученых теоретиков сельского хозяйства, как немецких, так и своих «ученых», содержавшихся царем за счет казны. И после этих чтений, даже будучи сам профессором еще совсем недавно, Энгельгардт об ученых-теоретиках сельского хозяйства высказался весьма определенно:

«Мне часто думается, не эта ли мертвая вялость, которою несет от книг, причиною, почему наши агрономические заведения выпускают так мало людей, идущих в практику? Мне все кажется, что профессор, который никогда сам не хозяйничал, который с первых дней своей научной карьеры засел за книги и много, если видел, как другие хозяйничают на образцовых фермах, который не жил хозяйственными интересами, не волновался, видя находящую в разгар покоса тучу, не страдал, видя, как забило дождем его посев, который не нес материальной и нравственной ответственности за свои хозяйственные распоряжения, — мне кажется, что такой профессор, хотя бы он прочел все книги, написанные Шварцами и Шмальцами, никогда не будет чувствовать живого интереса к хозяйству, не будет иметь хозяйственных убеждений, смелости, уверенности и непреложности своих мнений, всего того, словом, что делается только “делом”. Агроном, который никогда не прилагал своих знаний на деле, будет похож на химика, который изучил химию по книгам, но никогда сам в лаборатории не работал. Занятие агрономией по книгам, подобно тому как занятие химией или анатомией по книгам, есть онанизм для ума. Мне кажется, что такие профессора, сами не интересуясь живо предметом, не имея под собой почвы, не могут возбудить интереса к “делу” и в своих учениках, вследствие чего те, окончив курс в агрономическом заведении, не идут в хозяйство, а, копируя своих профессоров, поступают в чиновники. Недостаток агрономических книг у нас полнейший, хотя книг много. Беда тому, кто начнет хозяйничать при помощи этих книг; недаром сложилось у нас понятие, что кто хозяйничает “по агрономии”, тот разоряется».