Чужие и свои. Русская власть от Екатерины II до Ст - Страница 31

Существует и сегодня мнение, а тогда оно было непререкаемой истиной, что крестьяне, дескать, глупее горожан. На самом деле крестьян не интересуют те сферы жизни, в которых горожане умные или умничают, а что касается сообразительности, то Энгельгардт пишет, к примеру:

«Каждый крестьянский мальчик, каждая девочка умеют считать до известного числа. “Петька умеет считать до 10”, “Акулина умеет считать до 30”, “Михей до 100 умеет считать”. “Умеет считать до 10” — вовсе не значит, что Петька умеет перечесть раз, два, три и т. д. до 10; нет, “умеет считать до 10” — это значит, что он умеет делать все арифметические действия над числами до 10. Несколько мальчишек принесут, например, продавать раков, сотню или полторы. Они знают, сколько им следует получить денег за всех раков и, получив деньги, разделяют их совершенно верно между собою, по количеству раков, пойманных каждым.

При обучении крестьянских мальчиков арифметике учитель всегда должен это иметь в виду, и ему предстоит только воспользоваться имеющимся материалом и, поняв, как считает мальчик, развить счет далее и показать, что “считать можно до бесконечности”. Крестьянские мальчики считают гораздо лучше, чем господские дети. Сообразительность, память, глазомер, слух, обоняние развиты у них неизмеримо выше, чем у наших детей, так что, видя нашего ребенка, особенно городского, среди крестьянских детей, можно подумать, что у него нет ни ушей, ни глаз, ни ног, ни рук».

И, на мой взгляд, очень важно то, что у Энгельгардта установились с крестьянами нормальные отношения — нет, он не сюсюкал и не призывал их к бунту. Он вел себя с ними как хозяин своего поместья, он сам лично хозяйствовал, а не передал управление каким-то «специалистам-менеджерам». (От себя подтвержу лишний раз — руководить людьми должен сам хозяин, а не его холуи или электронная машинка с «самой современной программой».)

А вокруг Энгельгардта все было еще хуже, чем при крепостном строе.

«И теперь, как при крепостном праве, основа помещичьих хозяйств не изменилась. Конечно, помещичьи хозяйства, в наших местах, по крайней мере, упали, сократились в размерах, но суть, основа, система остается все та же, как и до 1861 года.

Прежде, при крепостном праве, помещичьи поля обрабатывались крестьянами, которые выезжали на эти поля с своими орудиями и лошадьми, точно так же обрабатываются помещичьи поля и теперь теми же крестьянами с их лошадьми и орудиями, с тою только разницею, что работают не крепостные, а еще с зимы задолженные.

Точно так же, как и прежде, и теперь землевладелец не только не работает сам, не умеет работать, но и не распоряжается даже работой, потому что большею частью ничего по хозяйству не смыслит, хозяйством не интересуется, своего хозяйства не знает. Землевладелец или вовсе не живет в деревне, или если и живет, то занимается своим барским делом, службой или еще чем, пройдется разве по полям — вот и все его хозяйство. (Ну, точно описание любого сегодняшнего министерства или хозяина корпорации. — Ю. М.) Какой же он хозяин, когда он ни около скота, ни около земли, ни около работы ничего не понимает, а понимает только то, чему с малолетства учился, — службу. За барином следует другой барин, подбарин, приказчик, который обыкновенно тоже работать не умеет и работы не понимает, около земли и скота понимает немногим больше барина, умеет только мерсикать ножкой и потрафлять барину, служить, подслуживаться. Затем, если имение покрупнее, идет еще целый ряд подбаринов — конторщики, ключники, экономки и прочий мерсикающий ножкой люд, одевающийся в пиджаки и носящий панью и шильоны, — люд, ни в хозяйстве, ни в работе ничего не понимающий, работать не умеющий и не желающий, и работу, и мужика презирающий. Наконец, уже идет настоящий хозяин, староста-мужик, без которого хозяйство вовсе не могло бы идти. Староста-мужик умеет работать, работу понимает, знает хозяйство, понимает и около земли, и около скота, но, главное, староста знает, что нужно мужику, знает, когда мужик повычхался, знает, как обойтись с мужиком, как его забротать, как на него надеть хомут, как его ввести в оглобли. Административный штат поместья только ест, пьет, едет и погоняет, а везет, работает мужик, и, чтобы запрячь этого мужика, нужно, чтобы у него не было денег, хлеба, чтобы он был беден, бедствовал».

Энгельгардт вскользь упоминает, что существует мнение, что крестьяне уважают немцев-арендаторов. Это неправда, поскольку именно немцев они и не любят за желание только обогатиться. (От себя вспомню одного из героев поэмы Некрасова, который «немца Фогеля / Христьяна Христианыча / Живого закопал…»). На самом деле, объясняет Энгельгардт, речь идет о швейцарцах, которые лично знают все работы по хозяйству, умеют их делать, не стремятся только паразитировать на крестьянах и за это ими уважаются. «Чтобы быть хозяином, нужно любить землю, любить хозяйство, любить эту черную, тяжелую работу. То не пахарь, что хорошо пашет, а вот то пахарь, который любуется на свою пашню», — дает определение хозяину Энгельгардт и пишет, что успех хозяйства в первую очередь зависит не от внедрения машин, агротехники или иных достижений науки, а только и исключительно от хозяина.

В итоге вокруг имения Энгельгардта десять деревень образовали, как он называет, «Счастливый Уголок», в котором «…крестьяне и нынче будут есть чистый ржаной хлеб, тогда как в других местах уже теперь едят хлеб с ячменем, овсом, картофелем, какой-то бараболей, мякиной, а инде, если нет хлеба, могут есть говядину, потому что там, где нет хлеба, говядина дешевле ржаной муки».