Чужие и свои. Русская власть от Екатерины II до Ст - Страница 35

Русский крестьянин со своим статусом хозяина презирал не только холуев, но даже батраков, Энгельгардт пишет, что само «слово “батрак” считается обидным». Вот это гордость от того, что ты хозяин, — это один колокол.

Второй. При всем стремлении быть хозяином у русских крестьян был категорический отказ иметь землю в частной собственности, а ведь, по рассуждениям ученых умников, невозможно быть хозяином без владения средством производства (в сельском хозяйстве — без земли в частной собственности). Энгельгардт констатирует:

«Многосемейные зажиточные крестьяне иногда садились на купленные земли, если это был отдельный хутор, и хозяйничали, занимаясь в то же время мелкой торговлей и маклачеством. Со временем из таких дворов крестьян-собственников образуются деревни, потому что дети, разделившись и построив отдельные дворы, землю оставят в общем владении и будут ею пользоваться пополосно. Такие отдельные хутора покупались преимущественно бывшими волостными старшинами, помещичьими бурмистрами и тому подобным людом, которому либеральные посредники и помещики сумели внушить понятие о собственности на землю, по крайней мере, настолько, что мужик с господами говорил о собственной земле. Я выражаюсь: “говорил с господами”, потому что у мужиков, даже самых нацивилизованных посредниками, все-таки остается там, где-то в мозгу, тайничок (по этому тайничку легко узнать, что он русский человек), из которого нет-нет, да и выскочит мужицкое понятие, что земля может быть только общинной собственностью. Что деревня, то есть все общество, может купить землю в вечность, это понимает каждый мужик, и купленную деревней землю никто не может отдать другой деревне, но чтобы землю, купленную каким-нибудь Егоренком, когда выйдет “Новое Положение” насчет земли, нельзя было отдать деревне, этого ни один мужик понять не может. Как бы мужик не был нацивилизован, думаю, будь он даже богатейший железнодорожный рядчик, но до тех пор, пока он русский мужик, — разумеется, и мужика можно так споить шампанским, что он получит немецкий облик и будет говорить немецкие речи, — у него останется в мозгу “тайничок”. Нужно только уметь открыть этот тайничок.

Свою ниву, когда мужик засеял после раздела общего поля, точно так же как и ниву, им арендованную, мужик считает своею собственностью, пока не снял с нее урожая. Как мне кажется, мужик считает собственностью только свой труд и накопление труда видит только в денежном капитале и вообще в движимом имуществе.

…Итак, с одной стороны, “мужик”, хозяйство которого не может подняться от недостатка земли, а главное, от разъединенности хозяйственных действий членов общин; с другой стороны, ничего около земли не понимающий “пан”, в хозяйстве которого другой стесненный мужик попусту болтает землю.

И у того, и у другого затрачивается бесполезно громадная масса силы. То же количество пудофутов работы, какое ежегодно расходуется теперь, будь оно приложено иначе, дало бы в тысячу раз более. Чего же ожидать? Чего же удивляться, что государство бедно? Какие финансовые меры помогут там, где страдают самые основы, где солнечные лучи тратятся на производство никому не нужной лозы, где громадные силы бесплодно зарываются в землю?

И крестьяне все это видят и понимают. “Зачем панам земля, — говорят они, — коли они около земли не понимают, коли они хозяйством не занимаются, коли земля у них пустует. Ведь это царю убыток, что земля пустует”».

И это не последний колокол. При всей собственной высокой оценке как хозяина, при всем презрении к холуям, Энгельгардт отмечает у русских огромную тягу стать холуем — выбиться в «мерсикающий ножкой люд, одевающийся в пиджаки и носящий панью и шильоны». Он пишет, что даже выброшенные после реформы 1861 года дворовые лакеи, всю жизнь выносившие барам ночные горшки, а теперь нищие, и те живут с сознанием своего превосходства перед крестьянами, и, главное, крестьяне так или иначе это превосходство признают.

Тут следует отдать должное большевикам — при всем «интернационализме» их персонального состава русскость, все же как-то еще присутствовала. Посему, осенив себя крестным знаменем всепобеждающего учения марксизма и начав стрелять, куда западные умники указывали, они время от времени стреляли и «в ту строну». Не совсем по цели, но и не далеко от нее. Они не славили хозяина, как этого требовало русское мировоззрение, но и не славили холуев, они славили трудящегося. А то, что они не славили холуев, уже было кое-что. Это уже давало огромный толчок экономике.

Сейчас в Russia совершенно нерусская власть, и это видно по ценностям этой власти — она славит холуев и комедиантов, не то, что хозяева, а даже просто труженики уже за бортом.

Но вернемся к стремлению русских в холуи.

На мой взгляд, Энгельгардт смешивает тут два вопроса в связи с их внешней похожестью — вопрос выпендрежа и вопрос ухода русских из хозяев в холуи при барах и их последующий выпендреж в связи с этим изменением статуса. Выпендреж трудно отнести только к русскому мировоззрению, он имеет животное начало (не быть младшим в стае) и у других народов вообще принимает крайне убогие формы. Да, есть он и у русских, хотя и не только по этой причине.

Другое дело — уход из хозяев в холуи.

Тут надо остановиться на том, кто является настоящим, толковым хозяином. Что для этого надо иметь?

Энгельгардт выделяет две особенности хозяина, и я с ним абсолютно согласен. Во-первых, это умение планировать хозяйство, в терминологии Энгельгардта и крестьян — умение загадывать, то есть умение находить проекты, ведущие хозяйство к успеху, и умение их реализовывать. Второе, в терминологии Энгельгардта, жесткость руководства.